Научная электронная библиотека

Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания

Глава 1

Смысл занятий философией -

подготовка к смерти.

Цицерон

Только тот человек

воистину наслаждается жизнью,

кто согласен и готов оставить ее.

Сенека

Только перед лицом смерти

по-настоящему рождается человек.

Св. Августин

Смерть - это факт жизни

И. Ялом

Вся мудрость и все рассуждения

в нашем мире сводятся,

 в конечном итоге, к тому,

 чтобы научить нас не бояться смерти.

М. Монтень

Трагизм человеческого существования очень хорошо отражен в следующем афоризме: «Уже рождаясь, мы находимся в процессе умирания; и в начале присутствует конец» (Манилий). Мы боимся этого конца и, тем не менее, должны жить с сознанием его неизбежности и своего страха перед ним. Но все же обычно этот страх не разрушает жизнь. В определенном смысле он заставляет острее чувствовать и ценить ее счастливые мгновения, стимулирует к активности, не позволяет откладывать жизнь. В этом смысле можно говорить о спасительности идеи смерти.

Однако страх смерти - тема, не ставшая предметом пристального рассмотрения в большинстве психоаналитически-ориентированных  работ.

Обратимся к представлениям о страхе смерти в работах Фрейда. Как справедливо отмечает И. Ялом [1], тема смерти для З. Фрейда оставалась «слепым пятном»,  и он избегал ее в своих клинических и теоретических рассуждениях.

Так, обращаясь к «Исследованию истерии», ознаменовавшей рождение динамической терапии, Ялом обнаруживает «разительное расхождение между фактическими данными и выводами Фрейда: клинические истории этих пациентов настолько наполнены смертью, что лишь сверхусилием невнимания мог Фрейд исключить ее из сферы своего поиска травмы-катализатора». И действительно, первые динамические описания случаев переполнены упоминаниями о смерти (Анна О. - смерть отца, фрау Эмма фон Н. - смерть сестры, тети, матери, брата и мужа; фройляйн Элизабет фон Р - смерть отца, болезнь матери).

Размышления Фрейда об эмоциональных травмах пяти пациентов постепенно развились в формальную теорию тревоги. Фрейд выделяет два первичных источника тревоги, сохранявшихся при последующих ревизиях теории: это потеря матери (оставление и сепарация) и потеря фаллоса (тревога кастрации). В числе других важных источников тревоги им называются: тревога Супер-Эго, или моральная тревога, страх собственных саморазрушительных тенденций и страх дезинтеграции Эго.

Эти два "порождения психического похмелья" - оставление и кастрация - имеют, по мысли Фрейда, нечто общее: потеря любви, потеря способности соединяться с матерью. Он предположил, что ранняя сепарация делает индивида особо восприимчивым к кастрационной тревоге, которая, развившись, вбирает в себя более ранний опыт тревоги.

Получается, что ранние ситуации ужаса и беспомощности связаны со столкновением пациенток со смертью. Однако в резюме, завершающих описания каждого случая, Фрейд полностью игнорирует тему смерти или просто отмечает порожденный утратой генерализованный стресс. В его формулировках на первый план выходят эротические компоненты травмы (теория либидо «рассмертила» смерть). Но представляется, что смерть родителя, супруга или другого близкого - это больше, чем просто генерализованный стресс, и больше, чем утрата важного объекта. Это активизация защиты отрицанием.  Ведь каждая пациентка в глубинах души увидела картину собственной смерти.

В дальнейшем анализе Фрейдом источников тревоги продолжала отсутствовать смерть, а исследуется категория  потери - потере пениса и потеря любви. Однако оставление и смерть неразделимо соединены: оставленный в одиночестве примат всегда погибает, а в человеческом обществе изгнанника неизменно ожидает социальная смерть, за которой следует смерть физическая. Кастрация в метафорическом смысле синонимична уничтожению, а понимаемая в буквальном смысле, она также ведет к смерти, поскольку кастрированный индивид не может бросить свое семя в будущее, не может избежать вымирания.

Представления о страхе смерти оказались в поле зрения З. Фрейда в связи с обсуждением проблемы табу мертвецов. В работе «Тотем и табу» (1913) [2] он рассмотрел воззрения некоторых исследователей, пытавшихся объяснить, как и почему примитивные народы превращали своих любимых покойников в демонов. Согласно некоторым объяснениям, приписывание умершим душам враждебности кроется в инстинктивной их боязни, являющейся результатом страха смерти.

В работе «Я и Оно» (1923) [3] З. Фрейд более подробно рассмотрел проблему страха смерти. Прежде всего, он подчеркнул, что распространенное суждение, будто каждый страх является страхом смерти, не является оправданным. Исходя из этого, он счел необходимым отделить страх смерти от страха объекта (реальности) и от невротического страха либидо. Кроме того, ему пришлось признать, что феномен страха смерти представляется трудной проблемой для психоанализа, ведь смерть - абстрактное понятие негативного содержания, для которого, по его мнению, не найти бессознательного соответствия. И, наконец, он полагал, что механизм страха смерти может состоять в освобождении Я от нарциссической загрузки либидо, то есть в отказе от самого себя точно так же, как обычно в случае страха отказываются от другого объекта. Словом, основатель психоанализа исходил из того, что «страх смерти развертывается между Я и Сверх-Я». Например, страх смерти при меланхолии можно объяснить тем, что Я отказывается от самого себя, поскольку чувствует, что Сверх-Я его ненавидит и преследует, вместо того чтобы любить. Я видит, что покинуто всеми охраняющими силами, и позволяет себе умереть. В конечном счете, основатель психоанализа выдвинул предположение, согласно которому, как и страх совести, страх смерти может быть истолкован как «переработка страха кастрации».

В работе «Торможение, симптом и страх» (1926) [4] Фрейд показал, как и каким образом происходит возникновение страха смерти у человека. По его мнению, страх при рождении и страх младенца включают в себя условие отделения от матери. Дальнейшее превращение страха в кастрационный страх в фаллической фазе представляет собой страх разлуки. При последующей дифференциации психического аппарата, образовании и усилении Сверх-Я страх кастрации развивается в страх перед совестью, в социальный страх. Гнев и наказание потерей любви со стороны Сверх-Я расценивается в качестве опасности, на которую Я реагирует сигналом страха. Последней эволюцией этого страха перед Сверх-Я оказывается «страх смерти (за жизнь) - страх проекции Сверх-Я вовне в виде силы рока». Таким образом, Фрейд коротко остановился на роли смерти в этиологии неврозов, однако в результате обесценил ее как поверхностную. Фрейд объясняет, почему он не рассматривает страх смерти в качестве первичного источника тревоги так: «Представляется совершенно невероятным, чтобы невроз мог развиться только вследствие объективного наличия опасности, без влияния глубинных слоев психического аппарата. Однако едва ли бессознательное содержит в себе что-либо, могущее наполнить содержанием нашу концепцию уничтожения жизни. Кастрацию можно представить себе по аналогии с отделением фекалий от тела, испытываемым нами повседневно, или с потерей материнской груди при отнятии от груди. Но ничто, подобное смерти, не может быть пережито, а если и случается, как обморок, то не оставляет после себя заметных следов. Поэтому я склонен придерживаться взгляда, что страх смерти подобен страху кастрации и что таким образом Эго реагирует на ситуацию, когда оно чувствует себя оставленным Супер-Эго - утратившим благосклонность сил судьбы и лишенным какой-либо защиты от окружающих опасностей».

Идея замены страха смерти страхом кастрации представляется слабой, достаточно искусственной и нелогичной. М. Кляйн открыто критиковала эту концепцию: «Страх смерти усиливает страх кастрации, но не сходен с ним, поскольку репродукция -  необходимый путь противостояния смерти, утрата гениталий означает лишение творческой силы сохранения и продолжения жизни» [5]. М. Кляйн не разделяла также точку зрения Фрейда, что в бессознательном отсутствует страх смерти. Принимая более поздний его тезис о существовании в глубочайших слоях бессознательного инстинкта смерти (Танатоса), она утверждала, что присутствующий в бессознательном страх смерти противостоит этому инстинкту.

Почему Фрейд исключил смерть из психодинамической теории и не рассматривал страх смерти как первичный источник тревоги? Он недвусмысленно высказался на эту тему в 1923 г.: «Громкая фраза всякий страх есть в конечном счете страх смерти едва ли имеет какой-либо смысл и, во всяком случае, не может найти подтверждение». Его доводы - столь же неубедительны, что и прежде: смерть невозможно по-настоящему вообразить себе - какая-то часть Эго всегда будет принадлежать здравствующему наблюдателю. И вновь Фрейд приходит к тому же неудовлетворительному заключению, что «страх смерти, так же как совесть, является развитием страха кастрации».

Однако в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) [6] Фрейд наконец нашел место смерти в своей модели психики, но здесь он говорил не о первичном ужасе перед смертью, а о воле к смерти: Танатос был назван одним из двух первичных инстинктов. Достаточно подробные и смелые размышления Фрейда о смерти можно обнаружить в коротком эссе «Мы и смерть» (1915) [7], написанном в конце первой мировой войны. В фокусе внимания Фрейда наконец оказывается отрицание смерти и попытка человека преодолеть смерть путем создания мифов о бессмертии: «Не лучше ли уделить смерти подобающее место в реальности и в наших мыслях, признать несколько большее значение нашей бессознательной установки по отношению к смерти, которую мы до сих пор столь тщательно подавляли? Этот шаг едва ли можно считать шагом вперед, к более высоким достижениям; в некоторых отношениях это даже отход назад - регрессия; но его преимущество состоит в том, что он позволит в большей мере считаться с истиной и вновь сделает для нас жизнь более приемлемой. В конце концов, принимать жизнь первейший долг всех живых существ. Иллюзия теряет всякую ценность, если она затрудняет это. Вспомним старую поговорку: Si vis pacem, para bellum. Если хочешь сохранить мир, готовься к войне. В духе времени можно было бы изменить ее так: Si vis vitam, para mortem. Если хочешь принимать жизнь, приготовься к смерти».

Серьезный вклад в  рассмотрение темы страха смерти внесла экзистенциальная психотерапия и такой ее видный представитель, как Ирвин Ялом.

Ялом приводит убедительные свидетельства того, что дети в раннем возрасте открывают смерть, осознают неизбежность прекращения жизни, относят это осознание к себе, и это открытие вызывает у них огромную тревогу. Взаимодействие с этой тревогой - базисная задача развития, которую ребенок разрешает двумя основными путями: изменяя для себя невыносимую объективную реальность смерти и изменяя внутренний мир переживаний. Ребенок отрицает неизбежность и окончательность смерти. Он создает мифы о бессмертии или с благодарностью впитывает мифы, предлагаемые другими. Он отрицает также свою собственную беспомощность перед лицом смерти путем изменения внутренней реальности: он верит в свою персональную исключительность, всемогущество, неуязвимость и в существование внешней силы или существа, которое избавит его от судьбы, ожидающей всех остальных.

Большинство людей во взрослом состоянии вырабатывают адаптивные стратегии, включающие основанные на отрицании смерти механизмы: подавление, вытеснение, смещение, вера в личное всемогущество, разделение социально санкционированных религиозных верований, «обезвреживающих» смерть, наконец, личные усилия к преодолению смерти посредством различного рода активности, направленной на достижение символического бессмертия.

Оба убеждения - в собственной исключительности и в существовании конечного спасителя могут быть высоко адаптивны. Но оба, однако, могут быть перегружены и перенапряжены до такой степени, когда адаптация дает сбой, в сознание просачивается тревога и индивид прибегает к крайним защитам.

 Во-первых, это  «компульсивный героизм», когда «герой» навязчиво ищет внешней опасности, чтобы спастись от большей опасности, идущей изнутри (Эрнест Хемингуэй и крушение мифа личной неуязвимости - самоубийство, совершенное из страха смерти).

Во-вторых, это «токсический трудоголизм», представляющий собой более распространенный пример бегства от страха сметри через поглощенность работой, через веру в «вечное восхождение». Трудоголик склонен загружать себя без всякой жалости или учета своих возможностей. Его досуг сопряжен с тревогой и нередко заполняется какой-либо деятельностью, дающей иллюзию достижения или «продвижения». Яростная борьба со временем нередко является признаком сильнейшего страха смерти. Трудоголики обращаются со временем в точности так, как если бы на них надвигалась неминуемая смерть и они стремились бы успеть сделать как можно больше.

  В-третьих, это нарциссизм. Человек, преодолевающий базисную тревогу благодаря вере в свою исключительность, нередко сталкивается с серьезными трудностями в межличностных отношениях. Если, как это часто бывает, при вере в собственную несокрушимость, права и исключительность другого человека не особенно признаются, - перед нами полностью сформированная нарциссическая личность. Современная культура культивирует нарциссизм, невозможность принять неотвратимые ограничения и мирской удел, свойственный всем. Установка на исключительность пронизывает жизнь современного человека: «Я не такой, как другие, общие законы не должны на меня распространяться». С нарциссизмом тесно связана идея всемогущества: «Смерти и болезней можно избежать».

В-четвертых, это неадаптивный агрессивный и контролирующий жизненный стиль. Отто Ранк писал, что «испытываемый Эго страх смерти ослабляется в результате убийства и принесения в жертву другого человека, смертью другого покупается освобождение от собственного наказания смертью» [8]. Ранк, очевидно, имеет в виду не только убийство в буквальном смысле, а более тонкие формы агрессии, в том числе доминирование, эксплуатация. При ощущении обладания властью сознательные страхи смерти ослабевают, но более глубокие страхи продолжают действовать. Когда ужас перед смертью особенно велик, он дополнительно нарастает еще и оттого, что агрессивные импульсы не могут целиком трансформироваться в процессе мирной сублимации. Для контролирующего жизненного стиля характерно культивирование обсессивно-компульсивных черт личности - таких как перфекционизм, высокие стандарты, порядок, контроль. Миф о возможности и необходимости полного контроля над происходящим несовместим с идеей смерти. Мысль о том, что смерть может наступить в любой момент жизни, кажется современному человеку, привыкшему планировать каждую минуту, совершенно неуместной, разрушающей столь дорогой ему порядок, лишающий его необходимого контроля, чувства того, что все идет по плану.

Когда нашей веры в личную исключительность и неуязвимость оказывается недостаточно, чтобы обеспечить необходимое нам избавление от боли, мы обращаемся к другой фундаментальной системе отрицания: вере в персонального спасителя. Она укоренена в событиях раннего детства, когда родители, казалось, постоянно заботились и удовлетворяли любую потребность. В целом вера в конечного спасителя как защита менее эффективна, чем вера в собственную исключительность. Она не только менее прочна, но и накладывает более значительные ограничения на личность.

Вера в конечного спасителя в течение долгих периодов жизни функционирует гладко и незаметно и служит источником немалого утешения. Как правило, люди не сознают структуру своих веровании, пока не происходит «сбой в механизме». Существует множество возможностей для сбоя и множество форм патологии, связанных с крахом защиты: самоумаление, страх лишиться любви, пассивность, зависимость, самопожертвование, неприятие своей взрослости, депрессия после краха системы представлений. Любой из этих вариантов, будучи акцентирован, может вылиться в определенный клинический синдром. В случае преобладания самопожертвования пациент может быть охарактеризован как «мазохистический»: пациент вовлечен в очевидно неудовлетворительные, даже деструктивные отношения, от которых не в состоянии освободиться. Его связывают не собственно отношения, а ужас перед тем, чтобы остаться одному, прежде всего - перед отсутствием магического, могущественного другого, который постоянно витает вокруг нас, наблюдает за нами, предвосхищает наши нужды, обеспечивает каждому из нас избавление от смертной доли. То, что вера в конечного спасителя может вовлекать человека в очень ограничивающие отношения, особенно ярко иллюстрируется отношениями некоторых взрослых с их стареющими родителями.

Ялом пришел к выводу, что отрицание смерти на любом уровне есть отрицание собственной природы, ведущее ко все большему сужению поля сознания и опыта. Интеграция идеи смерти спасает нас: она действует отнюдь не как приговор, обрекающий на пожизненный ужас или на мрачный пессимизм, а скорее как стимул к переходу в более подлинный модус существования: из состояния «забвения бытия» к состоянию «сознавания» бытия, его мимолетности и ответственность за свое бытие (М.Хайдеггер) [9]. Она увеличивает наше удовольствие от проживания своей жизни.

И. Ялом, работая с раковыми больными, обнаружил следующие проявления «личностного роста», сопровождающие интеграцию идеи смерти:

• изменение жизненных приоритетов, уменьшение значения жизненных тривиальностей;
• чувство освобожденности: появление способности сознательно не делать то, что не хочешь;
• обостренное переживание жизни в настоящем, вместо откладывания ее до пенсии или до какой-нибудь еще точки будущего;
• переживание природных явлений: смены времен года, перемены ветра, опадания листьев, последнего Рождества и т.д., - как высоко значимых событий;
• более глубокий, чем до кризиса, контакт с близкими;
• уменьшение страхов, связанных с межличностным общением, и озабоченности отвержением; большая, чем до кризиса, готовность к риску.

Представляется, что проблема страха смерти имеет грандиозную клиническую значимость в рамках психоаналитической терапии, в частности  для понимания проблемы мазохизма, бессознательного чувства вины, негативных терапевтических реакций и сопротивления лечению пациентов с нарциссической организацией, целью которой является сохранение идеализации и непреодолимой силы деструктивного нарциссизма.